Но в одежде убитых, кроме франков и другой мелочи, ничего не оказалось, Дарган оттащил трупы к берегу реки, спустил их в воду, туда же бросил сумки с пожитками, затем присоединил к своим скакунам трех коней разбойников. Спутница укладывала под приданное нежданно–негаданно вернувшиеся сокровища, она шуршала платьями, кофточками, обшитыми кружевами чепчиками, шелковыми панталонами, стараясь запихнуть узелки в середину. Вокруг были разбросаны пачки денег, выплаченные дядей за оставшиеся от покупки замка сокровища. Казак выдернул из торбы сверток с богатствами столбового дворянина из вольного города Новгорода, тоже положил перед девушкой. Ему показалось, что надежнее места, чем среди отдающих духами и нафталином пышных нарядов, для русских драгоценностей вряд ли сыскать, потому что от исходящего от них запаха даже лошади воротили морды. Когда с укладкой было покончено, он нагрузил мешки на спины животным, с гиком взлетел на кабардинца, спутница последовала его примеру. Впереди их ждал неблизкий путь.
Дарган заприметил контуры постоялого двора еще издали, подумал, что в этот раз лишних лошадей продавать не стоит по одной причине, за Германией начиналась Польша, а дальше раскинулись необозримые просторы Российской империи с немерянными никем расстояниями между почтовыми станциями. Там тоже можно было обменять лошадей, но обменять, а не приобрести, а он успел привыкнуть и к кабардинцу, и к строптивому дончаку. Да и спутница еще в первый раз намекнула, что расставаться с подаренным ей конем она бы не желала, хотя в тот момент повела себя странновато. До сих пор в голове у Даргана вертелась мысль, почему она испугалась пропажи дончака, когда на руках были пачки денег, привезенные ею после продажи в городке недалеко от Парижа части драгоценностей. На них они имели возможность выкупить хоть табун. Не давал покоя и замеченный им в драгунской сумке сверток из кожи, показавшийся знакомым. В подобные кожи были упакованы сокровища, вынутые им из схрона хозяина подворья, ни до, ни после он таких не видел. Они отличались тем, что были жесткие, не до конца выделанные, с темным мехом по краям, скорее всего, принадлежащим куницам, а шапки из куньего меха ценились очень высоко. Жаль, что тогда он не нашел силы обследовать содержимое той переметной сумы, на душе было бы спокойнее. И еще одно обстоятельство теребило душу Даргана, заставляя изредка бросать на спутницу недоверчивые взгляды. Из последней отлучки она вернулась не только с богатым приданным и деньгами, но и с какими–то бумагами с сургучными печатями, с коронами и прочей французской атрибутикой. Сначала он подумал, что женских тряпок она накупила на вырученные от продажи золотых изделий деньги, отнесся к этому с достойным мужчины пониманием, но когда увидел бумаги, то здорово насторожился. Едва разбиравшийся в русской письменности, он тем более не смыслил во французской каллиграфии, но знал, что подобные грамоты выдавались писарями и на родине, когда требовалось что–либо оформить в частную собственность, или наоборот, продать. Из этого следовало, что супружница проворачивает за спиной какие–то дела.
Но она качалась в седле рядом, она сама выбрала его, а бумагами с приданным имели полное право одарить девушку ее родственники, ведь она выросла в благородной семье, имеющей ветви по всей Франции. Недаром сам император Александр Первый вместе с королем Людовиком Восемнадцатым сошли с коней и поцеловали ей руку. И это не все, он заметил, с каким презрением окинул его взглядом мессир в буклях из пакли, словно впервые встретился с говорящим животным. Впрочем, похожий на бабу король и на других людей смотрел одинаково. Русский император тоже заметно удивился выбору девушки, ее необдуманному поступку, недаром со значением спросил, сколько ей лет, а потом покосился на Даргана и поджал губы.
Вот такие мысли занимали казака, чтобы через малое время вылететь из головы и уступить место более подходящим ситуации. Он снова решил остановиться на отдых в гостиннице, от драгоценностей они почти избавились, а деньги с остатком просыпавшегося на них золотого дождя спутница запрятала между своими тряпками так, что пока кто–нибудь до них докопается, сто раз чихнет. Улик больше не существовало, а значит, и преступлений никаких не было.
Высокий забор вокруг строений внутри загораживал полную видимость, десятым чутьем Дарган догадался, что на дворе полно народа. Он уже решил повернуть вспять, когда вдруг внимание привлекла притулившаяся к стене фигура кубанского казака. Надвинув папаху с синим курпеем на винтовочный штык, тот отдыхал в тени, закинув за ухо длинный хохол на обритом наголо черепе. Черкеска была растегнута до пояса, за которым рядом с кинжалом и походным ножом торчал причудливый пистоль с длинным дулом, скорее всего, французский, сбоку концом в землю упиралась изогнутая турецкая сабля, к стене была прислонена деревянная пика с крашенным конским хвостом, прикрепленным возле наконечника. Лицо у служивого было широкое, с толстыми губами, ноздрястым носом, с большой серебряной серьгой в ухе, качавшейся в такт мощномцу храпу. С первого взгляда стало понятно, что гостиницу занял отправленный в тыл нести патрульную службу отряд кубанских казаков. Поразмыслив, Дарган оглянулся на спутницу и тронул поводья, он решил, что если им не достанется комната, то будет возможность узнать последние новости. Глядишь, кто–то из кубанцев окажется в курсе, почему и за что ловят именно терского казака с женщиной.
— Здорово дневали, служивый, — подъехав поближе, как можно громче крикнул он.
Кубанец вздернул одну бровь вверх, не открывая заплывших глаз, захрапел еще сильнее. Спутница выехала вперед, потянувшись за казацким копьем, пристукнула тупым его концом по красному сапогу часового. Она не раз восхищала возлюбленного смелыми поступками, заставляя прятать одобрительную улыбку. Казак распахнул сначала рот с вислыми усами, затем разодрал веки, увидев, кто мешает отдыхать, рявкнул хриплым басом:
— А ну геть отсель, злякалася чортова баба.
— Протест контре, месье казак, — звонко выкрикнула она в ответ, пристукнула копьем по сапогу с отворотом посильнее.
— Ты шо, бисова дивчина, поперек чоловика? — взревел кубанец, вскочив на ноги, он вырвал из рук девушки пику. — Ото насажу на шампур, мабудь зразу мозги на мисто встануть.
Дарган оттеснил спутницу, спрыгнул с седла и повторил приветствие:
— Здорово дневал, казак.
— Кабы не твоя гарна дивчина, подневали бы ишо, — отставляя пику к стене, недовольно пробурчал тот. — Ну нету спокою, то война, то мать родна, а то калики перехожие.